Шестидесятники основные представители и идеи. Кто такие поэты-шестидесятники? Семидесятые, или после Праги

ПОЭТЫ-ШЕСТИДЕСЯТНИКИ

Вспомните о них, вспомните о нас, вспомните о себе...

От составителя

Уважаемые коллеги!

Предлагаю Вашему вниманию стихи шестидесятников - поэтов, чьи стихотворения впервые стали известны (не обязательно по публикациям) в первую пятилетку оттепели, после 1956 г., хотя некоторые из них, старшие, печатались и ранее (Левитанский, Слуцкий, Галич как прозаик).
Я повторю, что это было беспрецедентное явление , когда стихи, совершенно необычные для того времени, в том числе и принадлежащие известным литераторам, появились на смену почти четвертьвекового господства официальной советской поэзии, контролируемой ЦК и ЧК.

Решусь сказать, что оттепель принципиально изменила дух и характер искусства вообще и поэзии - в частности. Молодые поэты либо не появились бы, либо их стихи не были бы столь незаурядными. Даже творчество опытных литераторов (например, Левитанского) претерпело кардинальные изменения, что нельзя отнести только к «возрастным» факторам...

Я расположил поэтов в алфавитном порядке, выбрав их по своему вкусу. Они, конечно, неравнозначны по таланту и по судьбе.
Некоторые стихи, сочиненные как песни, проигрывают без музыки. Программным и самым сильным считаю «Гойю» Вознесенского (где нет неизбежной политической трагичности, свойственной Алешковскому и Галичу), который совершенно потряс нас, читателей, воспитанных не только на стандартной советской, но и на классической русской поэзии...

Сандро Белоцкий

Юз АЛЕШКОВСКИЙ (род.1929)

ПЕСНЯ О СТАЛИНЕ

Товарищ Сталин, Вы большой ученый,
В языкознанье знаете вы толк,
А я простой советский заключенный,
И мне товарищ - серый брянский волк.

За что сижу, воистину не знаю,
Но прокуроры, видимо, правЫ.
Сижу я нынче в Туруханском крае ,
Где при царе бывали в ссылке Вы.

В чужих грехах мы сходу сознавались,
Этапом шли навстречу злой судьбе.
Мы верили Вам так, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе.

И вот сижу я в Туруханском крае,
Где конвоиры, словно псы, грубы.
Я это все, конечно, понимаю,
Как обостренье классовой борьбы.

То дождь, то снег, то мошкара над нами,
А мы в тайге с утра и до утра.
Вы здесь из искры разводили пламя,
Спасибо Вам, я греюсь у костра.

Вам тяжелей, Вы обо всех на свете
Заботитесь в ночной тоскливый час,
Шагаете в кремлевском кабинете,
Дымите трубкой, не смыкая глаз.

И мы нелегкий крест несем задаром
Морозом дымным и в тоске дождей,
Мы, как деревья, валимся на нары,
Не ведая бессонницы вождей.

Вчера мы хоронили двух марксистов,
Мы их не накрывали кумачом.
Один из них был правым уклонистом,
(Вариант: Братом уклониста)
Другой, как оказалось, ни при чем.

Он перед тем, как навсегда скончаться,
Вам завещал последние слова,
Велел в евонном деле разобраться
И тихо вскрикнул: «Сталин - голова!»

(Вариант:

Он перед тем, как с жизнию расстаться,

Писал вам заявленье до утра,

В евойном деле просил он разобраться

И даже крикнул «Сталину - ура!»)

Вы снитесь нам, когда в партийной кепке
И в кителе идете на парад.
Мы рубим лес по-сталински, а щепки,
А щепки во все стороны летят.

Живите тыщу лет, товарищ Сталин,
И пусть в тайге придется сдохнуть мне,
Я верю, будет чугуна и стали
На душу населения вполне.

1959

Белла АХМАДУЛИНА (род. 1937)

По улице моей который год

звучат шаги - мои друзья уходят.

Друзей моих медлительный уход

той темноте за окнами угоден.

Запущены моих друзей дела,

нет в их домах ни музыки, ни пенья,

и лишь, как прежде, девочки Дега

голубенькие оправляют перья.

Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх

вас, беззащитных, среди этой ночи.

К предательству таинственная страсть,

друзья мои, туманит ваши очи.

О одиночество, как твой характер крут!

Посверкивая циркулем железным,

как холодно ты замыкаешь круг,

не внемля увереньям бесполезным.

Так призови меня и награди!

Твой баловень, обласканный тобою,

утешусь, прислонясь к твоей груди,

умоюсь твоей стужей голубою.

Дай стать на цыпочки в твоем лесу,

на том конце замедленного жеста

найти листву, и поднести к лицу,

и ощутить сиротство, как блаженство.

Даруй мне тишь твоих библиотек,

твоих концертов строгие мотивы,

и - мудрая - я позабуду тех,

кто умерли или доселе живы.

И я познаю мудрость и печаль,

свой тайный смысл доверят мне предметы.

Природа, прислонясь к моим плечам,

объявит свои детские секреты.

И вот тогда - из слез, из темноты,

из бедного невежества былого

друзей моих прекрасные черты

появятся и растворятся снова.

1959

Андрей ВОЗНЕСЕНСКИЙ (род. 1933)

Я - Гойя!
Глазницы воронок мне выклевал ворог,
слетая на поле нагое.
Я - горе.

Я - горло
Повешенной бабы, чье тело, как колокол,
било над площадью головой...
Я - Гойя!

О грозди
Возмездия! Взвил залпом на Запад -
я пепел незваного гостя!
И в мемориальное небо вбил крепкие
звезды -
как гвозди.

Я - Гойя.

1959

***

Не пуля, так сплетня
их в гроб уложила.
Не с песней, а с петлей
их горло дружило.

И пули свистели,
как в дыры кларнетов,
в пробитые головы
лучших поэтов.

Им свищут метели.
Их пленумы судят.
Но есть Прометеи.
И пленных не будет.

Несется в поверья
Верстак под Москвой.
А я подмастерье
в Его мастерской.

Свищу как попало,
и так, и сяк.
Лиха беда начало.
Велик верстак.

1957

Кто мы - фишки или великие?
Гениальность в крови планеты.
Нету «физиков», нету «лириков» -
Лилипуты или поэты!

Независимо от работы
Нам, как оспа, привился век.
Ошарашивающее - «Кто ты?»
Нас заносит, как велотрек.

Кто ты? Кто ты? А вдруг - не то?
Как Венеру шерстит пальто!
Кукарекать стремятся сквOрки,
Архитекторы - в стихотворцы!

Ну, а ты?..
Уж который месяц -
В звезды метишь, дороги месишь...
Школу кончила, косы сбросила,
Побыла продавщицей - бросила.

И опять и опять, как в салочки,
Меж столешниковых афиш,
Несмышленыш,
олешка,
самочка,
Запыхавшаяся, стоишь!..

Кто ты? Кто?!- Ты глядишь с тоскою
В книги, в окна - но где ты там?-
Припадаешь, как к телескопам,
К неподвижным мужским зрачкам...

Я брожу с тобой, Верка, Вега...
Я и сам посреди лавин,
Вроде снежного человека,
Абсолютно неуловим.
1959

***

ПОЖАР В АРХИТЕКТУРНОМ ИНСТИТУТЕ

Пожар в Архитектурном!
По залам, чертежам,
амнистией по тюрьмам -
пожар, пожар!

По сонному фасаду
бесстыже, озорно,
гориллой краснозадой
взвивается окно!

А мы уже дипломники,
нам защищать пора.
Трещат в шкафу под пломбами
мои выговора!

Ватман - как подраненный,
красный листопад.
Горят мои подрамники,
города горят.

Бутылью керосиновой
взвилось пять лет и зим...
Кариночка Красильникова,
ой! горим!

Прощай, архитектура!
Пылайте широко,
коровники в амурах,
райклубы в рококо!

О юность, феникс, дурочка,
весь в пламени диплом!
Ты машешь красной юбочкой
и дразнишь язычком.

Прощай, пора окраин!
Жизнь - смена пепелищ.
Мы все перегораем.
Живешь - горишь.

А завтра, в палец чиркнувши,
вонзится злей пчелы
иголочка от циркуля
из горсточки золы...

Все выгорело начисто.
Милиции полно.
Все - кончено!
Все - начато!
Айда в кино!

1957

(продолжение подборки - через несколько дней)

Шестидесятники - субкультура советской интеллигенции, в основном захватившая поколение, родившееся приблизительно между 1925 и 1945 годами. Историческим контекстом, сформировавшим взгляды «шестидесятников», были годы сталинизма, Великая Отечественная война и эпоха «оттепели». термин впервые употребил в 1960 г. литературный критик Станислав Рассадин в статье «Шестидесятники» (журнал «Юность»). Он говорил о писателях нового литературного поколения и их читателях.

Большинство «шестидесятников» были выходцами из интеллигентской или партийной среды, сформировавшейся в 1920-е годы. Их родители, как правило, были убежденными большевиками, часто участниками Гражданской войны. Вера в коммунистические идеалы была для большинства «шестидесятников» самоочевидной, борьбе за эти идеалы их родители посвятили жизнь. Однако ещё в детстве им пришлось пережить мировоззренческий кризис, так как именно эта среда больше всего пострадала от так называемых сталинских «чисток». У некоторых «шестидесятников» родители были посажены или расстреляны. Обычно это не вызывало радикального пересмотра взглядов - однако заставляло больше рефлексировать и приводило к скрытой оппозиции режиму

Кто были мы,
шестидесятники?
На гребне вала пенного
в двадцатом веке,
как десантники
из двадцать первого.

“Без робости” и “давая звонкие пощечины” шло это поколение смело вперед, подталкивая отстающих, сомневающихся и несмелых. Задорно, звонко и весело звучат слова о том, что

Мы прорубили
зарешеченное
окно
в Европу
и в Америку.

Молодые и отважные, шокирующие “добропорядочную” публику “шестидесятники” боролись за свободу не для себя (в душе они всегда были свободными), а для всех.

Мы для кого-то были “модными”,
кого-то славой мы обидели,
но вас мы сделали свободными,
сегодняшние оскорбители.
Пугали наши вкусы,
склонности,
и то, что слишком забываемся,
а мы не умерли от скромности
и умирать не собираемся.

В этих строках звучит молодой задор, искренность и веселость, та интонация, с которой поэт вступил в литературу в “далекие шестидесятые”. И радует мысль, что прошедшие годы не остудили душу и сердце этого замечательного мастера.

Пускай шипят: что мы бездарные,
продажные и лицемерные,
но все равно мы легендарные,
оплеванные,
но бессмертные!

Е. Евтушенко

Мариэтта Чудакова: “Рамки и признаки поколения”

Хотелось бы все-таки этому явлению придать более строгие рамки, хотя бы квази-научные. Когда-то я даже вывела границы возраста шестидесятников. По персонам эта формация в основном укладывается, по моим расчетам, в возраст людей с 1918-го (Г.Померанц) по 1935-й (С.Рассадин, давший своей статьей 1960-го года название явлению) годы рождения. Это те из них, кто к середине 50-х годов кем-то уже были, у кого был статус (литературный или научный) и общественная репутация (хотя сама проблема такой репутации при отсутствии общественной жизни достаточно сложна), то есть было имя.

В ряде случаев имя заменял фронтовой или лагерный опыт – это была черта эпохи. В эту формацию рекрутировались и те, кто еще не обладал к этому моменту значимым статусом или именем, но стоял уже на старте и в ближайшие годы получил и то, и другое. В формацию входили и люди далекие от искусства, с экономическим, «философским» (которое, когда речь идет о советском времени вообще, а сталинском – в особенности трудно писать без кавычек) или историческим образованием, партийные или комсомольские работники, в том числе и партийные журналисты (Лен Карпинский, Егор Яковлев). В нее входили и режиссеры, и сценаристы, и литераторы, в том числе и такие “чистые” лирики, как Б.Ахмадуллина и Н.Матвеева, возрождение лирики стало одним из результатов и примет “оттепели”. Два важнейших, нам кажется, личных свойства пролагали данному лицу дорогу в шестидесятники: одно – биологическое, второе – мировоззренческое.

Первое – это активность натуры, которая дается биологией, желание действовать. В книге о литературной эпохе 30-х годов я писала в давние времена, на примере одной литературной биографии, что активным людям в плохое время плохо – им не удается его пересидеть. Людей с жаждой действия выносило на поверхность тогдашней так называемой общественной жизни, а там ничего хорошего не ждало: стать положительными деятелями в этой “плохой” рамке было невозможно. И они, в том числе и талантливые люди, становились советскими функционерами со всеми вытекающими последствиями. Пассивные же могли как-то пересидеть плохое время и не выпачкаться. В годы “оттепели” ситуация стала иной, но саму психологическую коллизию надо и тут иметь в виду.

Второе, мировоззренческое качество – тяготение к тому великому – не низменному, а великому в полном объеме смысла слова соблазну, суть которого выражена Пастернаком: “Хотеть, в отличье от хлыща /В его существованье кратком, /Труда со всеми сообща /И заодно с правопорядком”. “Заодно с правопорядком” – не всегда входит в состав соблазна. Хотеть же “труда со всеми сообща” – это, в общем, естественно для человека. Но одни эпохи благоприятствуют этому, другие – не оставляют такой возможности. И достойно сожаления, что из этого получались в советское время в лучшем случае трагедии. Шестидесятники именно такого труда и жаждали. Их действия, во-первых, направлены на интересы всего общества, страны, во-вторых, должны производиться в команде, коллективно, “сообща”.

Они не были индивидуалистами по своему складу. Где можно было найти условия для такого труда? Только в партии – той, которая была единственной и правящей. В подполье, как известно, не было возможности действия “со всеми сообща”, только в очень узкой группе. Но “со всеми сообща”, как скоро стало ясно, не получилось и в партии, в которую вступали многие шестидесятники (те, кто не вступили на фронте) с целью исправлять ее изнутри. Исправлять не получалось, но потом это членство становилось тормозом в освобождении собственной мысли. Я видела это на самых ярких примерах, на примере жизненного пути близко знакомых мне замечательных ученых, и меня невозможно, увы, убедить, что это обстоятельство – членство или нечленство – было вообще нерелевантным. Объяснение мира невольно приспосабливалось к своему положению – ведь человек знал про себя, что он порядочный человек! Порядочнее, самоотверженней, бескорыстней множества беспартийных! Во второй половине 50-х стали проясняться очертания некоего слоя – он стал формироваться. Подчеркнем, это не были позднейшие тусовки, это был слой, объединенный не только общностью стиля, эстетики, речи, но и общими ценностями и целями. Они могли рефлектироваться вслух, но могли и сами собой подразумеваться.

Несогласие с общепринятым в этой быстро сформировавшейся среде прозвучало бы резким диссонансом – и это тоже было формообразующей чертой. 2. Черты биографии. “Оттепель”. Доклад Хрущева. Вера, надежда и борьба. Ценности. У них был еще один общий биографический признак – для всех них, как уже не раз было сказано разными людьми, ХХ съезд и доклад Хрущева был рубежом биографии. В биографиях многих из них было еще нечто общее – доклад коснулся их лично, имен и судеб их близких; это были дети расстрелянных или отбывших сроки в лагерях и к моменту доклада возвращавшихся оттуда, но без особой огласки, причем, нередко это были люди из партийной номенклатуры (родители Б.Окуджава, В.Аксенова, Л.Карпинского).

И именно это – мученическая смерть или многолетнее лагерное выживание, признанные в докладе несправедливыми и как бы искупавшие личное участие этих людей в разрушении страны (в уничтожении ее крестьянства, ее образованного слоя и т.п.), – это было важнейшей идеологемой. Именно она задерживала их детей вблизи ценностей отцов – “комиссаров в пыльных шлемах”. Забегая вперед, заметим, что в конце перестройки и особенно в постсоветское время это и сыграло против них с такой силой, выбивая шестидесятников из слоя активных действователей путем снижения их общественного авторитета. Помимо хулиганских журналистских выпадов, этому в какой-то степени способствовали они сами, довольствуясь хаотическим, эмоциональным, во многом инфантильным восприятием событий перестройки, достаточно бездумно подхватывая лозунг М.С.Горбачева: “Больше социализма!”.

Они так и не поднялись до гласной экспликации своего сложного пути – и этим увеличили недоверие молодых к своему слою, усилили во многом неправомерное обесценение его. Вернемся к середине 50-х. Это поколение не могло жить и функционировать вне представления об идеале. Евтушенко в это время пишет: “…Но в правое наше дело/ мы веры не потеряли” (“В дорогу”, 1955). Вера была какое-то время их фундаментом – вера во что-то. Множество людей прекрасно обходится без нее – как Б.Эйхенбаум написал в своем дневнике, что многие люди прекрасно обходятся без уважения к себе (замечательно сказано) – также многие обходятся прекрасно без веры. Вот тем, кто не могут без этого, тем было тяжелее, потому что иной веры, кроме веры отцов, они себе в те годы не представляли. За верой естественным образом шла надежда. Время “оттепели”, время шестидесятников – это время надежд. В литературе будто повторился радостный, оптимистический, молодой порыв, прокатившийся в свое время короткими волнами по поэзии 20-х и начала 30-х годов:

«Бывает все на свете хорошо,
В чем дело – сразу не поймешь,
А просто летний дождь прошел,
Нормальный летний дождь».
(Г.Шпаликов, начало 60-х, песня к фильму).

Шестидесятников объединили общие ценности. Эти ценности формирующегося слоя, во-первых, совпадали с провозглашенными ранними коммунистами. Именно их преданные Сталиным ценности предполагалось предъявить заново в первозданном виде, освободив от фальшивого звучания, приданного им в сталинское время, придав им прежнюю, временно утраченную зажигательность: «Какую должны мы вкладывать страсть, себя и других поднимая, в слова “коммунизм”, “советская власть”, “революция”, “Первое мая!”. <…>

Товарищи, надо вернуть словам звучанье их первородное! (Е.Евтушенко, “Празднуйте Первое мая!”, 1955).

Своей задачей они считали поднять с земли, вернуть в обиход революционные, коммунистические ценности, испакощенные – в частности, “борьбой с космополитами” – но нетленные: …

«”Интернационал” пусть прогремит,
когда навеки будет похоронен
последний на земле антисемит».
(Е.Евтушенко, “Бабий яр”,1961 г.).

Представление о нетленности революционных ценностей некоторые из шестидесятников пронесли через десятилетия и даже через годы перестройки. В конце февраля 1988-го года глава АПН Фалин в отсутствие редактора “Московских новостей” Е.Яковлева выкинул из верстки готового номера статью (уже переведенную для зарубежных вариантов газеты) о “Докторе Живаго” (начатом в январе того же года печатанием в “Новом мире”). Появившись в редакции, Егор Яковлев изучал статью, пытаясь ее сохранить в номере, и вызвав редактора отдела, задал ей вопрос, глубоко ее, работавшую с Е.Яковлевым много лет, поразивший: “Это что же, ваш автор против Октябрьской революции?”. Во-вторых, эти ценности совпадали с тезисами доклада Хрущева и решениями двух съездов: ХХ-го – о признании Сталина изменившим ленинским идеям и ХХII-го – о выносе тела Сталина из мавзолея. Вскоре, помимо веры и надежды, появился и необходимый для самосознания этого слоя мотив борьбы. Стало ясно, что предстоит борьба за эти решения – с теми, кто (пока еще тайно) с ними не согласен:

«А гроб чуть дымился.
Дыханье из гроба текло,
Когда выносили его из дверей мавзолея.
…И я обращаюсь к правительству нашему с просьбою:
удвоить, утроить у этой стены караул,
чтоб Сталин не встал и со Сталиным – прошлое».
(Е.Евтушенко, «Наследники Сталина»,1962 г.).

Я сейчас перечитала эти строки, над которым мы вообще-то за их косноязычие посмеивались в те годы, и увидела, что сейчас впору это перепечатывать – насчет просьбы к правительству “удвоить-утроить у этой стены караул, чтоб Сталин не встал и со Сталиным – прошлое”. Сейчас сменивший Ю.А.Леваду во ВЦИОМе господин Петухов бравурно рассказывает нам с газетных страниц, что по новейшим социологическим опросам из поколения с 18 до 34 лет 46% считают Сталина позитивной фигурой. Самое главное, как он это подает замечательно, в какой форме: “…Среди молодежи преобладают спокойные, трезвые оценки Сталина, прежде всего как исторического деятеля. Им в равной степени не близка как его демонизация в качестве главного злодея всех времен и народов … так и безудержная апологетика, которая была характерна для советских времен”. Спасибо, утешил. Не поют, значит, нынешние юноши “о Сталине мудром, родном и любимом”, на том спасибо. До г-на Петухова, видимо, уже не доходит, что именно на трезвую голову Сталина иначе как злодеем не назовешь, а увидеть в этом “демонизацию” можно как раз только на нетрезвую. Но вернемся в эпоху “оттепели”. Так называемое национальное пробуждение начала и особенно середины 60-х годов (журналы “Наш современник” и отчасти “Молодая гвардия”) несомненно, было именно связано с нею, с тем, что общество оттаяло и пробудились мысли. Но люди, обозначившие это именно идейное течение, никак не входят, вопреки мнению, высказанному И.Виноградовым, в формацию шестидесятников. Напротив, они вскоре стали их оппонентами, а впоследствии, в годы перестройки и тем более в постсоветское время – прямыми врагами. Те и другие могли совпадать по возрасту и по биографиям, но их пути расходились идеологически – сначала по отношению к вышеназванным ценностям (их эти люди уже не принимали), затем – в отношении к Сталину. Его заботящиеся о национальном возрождении, наоборот, приняли и сумели передать эстафету сегодняшним дням. Вот почему явление «Шестидесятничества» бессмысленно расширять в эту сторону. Верность этим четко очерченным возвращаемым ценностям была веянием времени, запечатлевавшимся в стихах. В августе 1956 года в “Новом Мире” печатается стихотворение Ольги Берггольц (ставшей вдовой расстрелянного, затем попавшей в тюрьму и потерявшей от побоев новорожденного ребенка) стихотворение “Тот год” (с датой – “1955 г.”), в подборке под общим заголовком, подчеркивающим рубежность времени, момент состоявшегося наконец выхода текстов из рукописного состояния в печатное – “Стихи из дневников” (1938-1956):

«…В тот год, когда со дна морей, каналов
вдруг возвращаться начали друзья.
Зачем скрывать – их возвращалось мало.
Семнадцать лет – всегда семнадцать лет.
Но те, что возвращались, шли сначала,
чтоб получить свой старый партбилет».

Однако уже в середине 50-х (еще до доклада Хрущева!) – и тоже в стихах – появляется некая дистанцированность от тех, к кому относятся с непререкаемым уважением, но – еще неосознанно – как к некоему завершенному прошлому. Их ценности еще ничем не заменены. Но уже поставлены под незримый знак вопроса:

«…Мы всей мукой в коммуну поверили,
Потому что нельзя без нее.
…Зажигалок для рынка не делали,
не возили на крышах мешки…»
(Е.Евтушенко,”Коммунисты”, 1955, опубл. в начале 1956).

Изменения в воздухе эпохи (об этом совершенно правильно сказала Людмила Михайловна Алексеева) начались раньше 1956 года. Можно сказать, в первые же дни после смерти Сталина, особенно – после апрельского сообщения о фальсификации “дела врачей” – и резко усилились после объявления об аресте Берии. Когда в Коммунистической аудитории в марте 1956 года собрали (в несколько порций) “партийно-комсомольский актив” филфака слушать доклад Хрущева, и тогдашний секретарь парткома факультета одноногий фронтовик Волков объявил, что сейчас будет зачитан важный документ ЦК КПСС, добавив со значением – “обсуждению не подлежит”, то по всей огромной, амфитеатром, аудитории (теперь вновь – Богословская, но плоская – амфитеатр хамски разрушен, безо всякого на то права) прокатился внятный шумок, недовольный студенческий гул – “у-у-у!” – которого до смерти Сталина, хотя я и не училась еще тогда в университете, уверенно скажу – конечно, быть не могло. Аудитория молодежная уже была задета словами партсекретаря и выразила эту задетость – вот объективный признак перемен общественной атмосферы. Что касается того, как восприняли доклад, то очень верен пример Л.М.Алексеевой с ее вроде бы тупым и не подающим особых надежд сотоварищем-провинциалом – неожиданно оказалось, что как раз для него в этом не было новации. Да, провинциалы были к этому готовы. И я еще раз могу привести биографический пример. Для меня, москвички, это был подлинно переломный момент. Я говорю всегда своим студентам, что вошла в эту аудиторию на 2-м курсе одним человеком, а через три с лишним часа вышла другим. А для моего однокурсника и будущего мужа Александра Павловича Чудакова это не было переломным событием, потому что он приехал из Кокчетавской области в Сибири, в школе его учили сосланные туда доценты ленинградских ВУЗов (поэтому трое одноклассников-медалистов, приехав в Москву из сибирского городка с двадцатитысячным населением, поступили в университет с его огромным конкурсом и в другие московские вузы с первого захода, безо всякого блата), не слишком далеко были лагеря, а у горожан просили подаяния опухшие от голода колхозники. Война

Огромное влияние на мировоззрение шестидесятников оказала Великая Отечественная война. В 1941 году старшей части поколения было 16 лет - и очень многие пошли добровольцами на фронт. Большая их часть, в частности, почти всё Московское ополчение, погибла в том же году. Но для тех, кто выжил, война стала главным в жизни опытом. Столкновение с жизнью и смертью, с массой реальных людей и настоящей жизнью страны, не закамуфлированное пропагандой, требовало формировать собственное мнение. Кроме того, атмосфера на передовой, в ситуации реальной опасности, была несравнимо более свободной, чем в мирной жизни. Наконец, экзистенциальный фронтовой опыт заставлял вообще по-иному относиться к социальным условностям. Бывшие десятиклассники и первокурсники возвращались с фронта совсем другими, критичными и уверенными в себе людьми.

XX съезд

Вопреки массовым ожиданиям интеллигенции, что после войны наступит либерализация и очеловечивание строя, сталинский режим стал ещё жёстче и бескомпромисснее. По стране прокатилась волна мракобесия в духе средневековья: борьба с «формализмом», кибернетикой, генетикой, врачами-убийцами, космополитизмом и т. д. Усилилась антизападная пропаганда. Тем временем, большинство фронтовиков-шестидесятников вернулись на студенческие скамьи, сильно влияя на младших товарищей. Определяющими событиями в жизни поколения стали смерть Сталина и доклад Н. С. Хрущева на ХХ съезде КПСС(1956 год), разоблачавший сталинские преступления. Для большинства «шестидесятников» XX съезд был катарсисом, разрешившим многолетний мировоззренческий кризис, примирявший их с жизнью страны. Последовавшая за XX съездом либерализация общественной жизни, известная как эпоха «оттепели», стала контекстом активной деятельности «шестидесятников». Шестидесятники активно поддержали «возвращение к ленинским нормам», отсюда апологетика В.Ленина (стихи А. Вознесенского и Е. Евтушенко, пьесы М. Шатрова, проза Е. Яковлева) как противника Сталина и романтизация Гражданской войны (Б. Окуджава, Ю.Трифонов,А. Митта). Шестидесятники - убеждённые интернационалисты и сторонники мира без границ. Не случайно культовыми фигурами для шестидесятников были революционеры в политике и в искусстве - В. Маяковский, Вс. Мейерхольд, Б. Брехт, Э. Че Гевара, Ф. Кастро, а также писатели Э. Хeмингуэй и Э. М. Ремарк.

Проза

Заметнее всего «шестидесятники» выразили себя в литературе. Огромную роль в этом играл журнал «Новый Мир», с 1958 по 1970 год редактировавшийся Александром Твардовским. Журнал, стойко исповедовавший либеральные взгляды, стал главным рупором «шестидесятников» и был невероятно популярен в их среде. Трудно назвать печатное издание, имевшее сравнимое влияние на умы какого-нибудь поколения. Твардовский, пользуясь своим авторитетом, последовательно публиковал литературу и критику, свободные от соцреалистических установок.

Прежде всего это были честные, «окопные», произведения о войне, в основном молодых авторов - так называемая «лейтенантская проза»: «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова, «Пядь земли» Григория Бакланова, «Батальоны просят огня» Юрия Бондарева, «Мёртвым не больно» Василя Быкова и другие.

Но, очевидно, главным событием была публикация в 1962 году повести Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича» - первого произведения о сталинских лагерях. Публикация эта стала почти столь же переломным и катарсическим событием, как и сам XX Съезд. Организаторами чтений «на Маяке» были будущие диссиденты Владимир Буковский, Юрий Галансков и Эдуард Кузнецов.

Но традиции устной поэзии на этом не закончились. Её продолжали вечера в Политехническом музее. Там тоже выступали в основном молодые поэты: Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина,Роберт Рождественский, Булат Окуджава.

Авторская песня

Съемки со знаменитых чтений в «Политехе» вошли в один из главных «шестидесятнических» фильмов - «Застава Ильича» Марлена Хуциева, а перечисленные поэты на несколько лет стали невероятно популярны. Позже любовь публики перешла на поэтов нового жанра, порожденного культурой «шестидесятников»: авторской песней. Его отцом стал Булат Окуджава, начавший в конце 50-х исполнять под гитару песни собственного сочинения. Вскоре появились другие авторы - Александр Галич, Юлий Ким, Новелла Матвеева, Юрий Визбор, ставшие классиками жанра. Появился аудио-самиздат, разнесший голоса бардов по всей стране, - радио,телевидение и грамзапись были тогда для них закрыты.

«Физики» и «лирики»

«Шестидесятники» состояли из двух взаимосвязанных, но разных субкультур, шутливо называвшихся «физиками» и «лириками» - представителей научно-технической и гуманитарной интеллигенции. В частности, А. Эйнштейн и Л. Ландау были культовыми фигурами, чьи фото украшали квартиры людей далёких от физики. Естественно, «физики» меньше проявляли себя в искусстве, однако мировоззренческая система, возникшая в их среде, была не менее (а, может, и более) важна в советской культуре 60-х- и 70-х годов. Присущая культуре «физиков» романтизация научного познания и научно-технического прогресса оказала огромное влияние на развитие науки и весь советский быт. В искусстве взгляды «физиков» проявлялись не часто - ярчайшим примером является проза братьев Стругацких. «Физики» (хотя их личные взгляды могли быть вполне независимыми) были гораздо более любимы государством, чем «лирики», - поскольку в них нуждалась оборонная промышленность. Это отражено в известной строчке Слуцкого: «Что-то физики в почёте, что-то лирики в загоне». Видимо, отчасти, с этим связано то, что к 70-м эстетика «физиков» была воспринята советским официозом - «научно-фантастический» стиль стал архитектурно-дизайнерской нормой позднего СССР.

Походники

В конце 60-х, когда общественная жизнь в стране была придушена, в среде «физиков» возникла новая субкультура - туристов-походников. В её основе лежала романтизация таежного (северного, высокогорного) быта геологов и прочих полевиков. Простота, грубость и свобода их жизни были антитезой скучной бессмыслице «правильного» существования городского интеллигента. Выражением этих настроений стал фильм Киры Муратовой «Короткие встречи» (1967 г.) с Владимиром Высоцким в главной роли. Миллионы интеллигентов стали проводить свои отпуска в дальних турпоходах, штормовка стала обыденной интеллигентской одеждой, центральной практикой этой субкультуры было коллективное пение у костра под гитару - в результате чего авторская песня превратилась в массовый жанр. Олицетворением и любимейшим автором этой субкультуры был бард Юрий Визбор. Впрочем, расцвет её пришёлся не на «шестидесятников», а на следующее поколение.

Кино и театр

В кино «шестидесятники» проявили себя исключительно ярко, несмотря на то, что этот вид искусства жёстко контролировался властью. Самыми известными фильмами, выражавшими настроения после XX Съезда были «Летят журавли» Михаила Калатозова, «Застава Ильича» Марлена Хуциева, «Я шагаю по Москве» Георгия Данелии, «Девять дней одного года» Михаила Ромма, «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён»Элема Климова. Вместе с тем большинство актёров «золотой обоймы» советского кино - Евгений Леонов, Иннокентий Смоктуновский, Олег Табаков, Евгений Евстигнеев, Юрий Никулин, Леонид Броневой, Евгений Лебедев, Михаил Ульянов, Зиновий Гердт, Олег Басилашвили, Алексей Смирнов, Валентин Гафт и многие другие, - были «шестидесятниками» и по возрасту, и по образу мышления. Но гораздо больше кинематографисты-«шестидесятники» проявили себя в 1970-х - 1980-х годах - в основном в жанре кинокомедии, поскольку только в ней разрешалось критиковать отрицательные стороны жизни, как правило, на бытовом уровне. Именно тогда сняли свои лучшие фильмы такие типичные «шестидесятники» как Эльдар Рязанов, Георгий Данелия, Марк Захаров. Наиболее характерным примером «шестидесятничества» в театре были «Современник» Олега Ефремова и «Таганка» Юрия Любимова.

Живопись

В живописи обострилась борьба против неоакадемизма. Выставка молодых художников в Манеже (1962) подверглась разгромной критике со стороны Н. С. Хрущёва и др. руководителей страны.

Застой

Снятие Хрущева поначалу не вызвало большой озабоченности, так как пришедший к власти триумвират - Подгорный, Косыгин и Брежнев - выглядел респектабельно на фоне не всегда уравновешенного Хрущева. Однако уже вскоре вместо либерализации последовало ужесточение режима внутри страны и обострение холодной войны, что стало для «шестидесятников» трагедией. Знаково-мрачными стали для них следующие события. Во-первых, процесс Синявского-Даниэля (1966) - показательный суд над литераторами, осуждёнными не за антисоветскую деятельность, а за их произведения. Во-вторых, Шестидневная война и последующий рост еврейского национального движения в СССР, борьба за выезд; в-третьих - ввод советских войск в Чехословакию (1968) - «шестидесятники» очень сочувствовали Пражской весне, видя в ней логичное продолжение «оттепели». И наконец разгром «Нового Мира» (1970), ознаменовавший установление глухого «застоя», конец возможности легального самовыражения. Многие «шестидесятники» приняли непосредственное участие вдиссидентском движении - и подавляющее их большинство сочувствовало ему. В то же время, хотя кумир поколения Александр Солженицын постепенно пришёл к радикально антисоветским взглядам, большинство «шестидесятников» по-прежнему сохраняли веру в социализм. Как пел Окуджава в песне «Сентиментальный марш»:

Я все равно паду на той, на той единственной Гражданской.
И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной.

При том, что интеллигенция следующего поколения относилась к этим идеалам в лучшем случае равнодушно. Это вызывало ощутимый конфликт поколений - подкреплявшийся философскими и эстетическими разногласиями. «Шестидесятники» без энтузиазма относились к «авангардизму», которым жила интеллигенция 70-х - джазу, концептуализму, постмодернизму. В свою очередь, «авангардистов» мало волновала лирика Твардовского и разоблачения сталинизма - все советское было для них очевидным абсурдом. В 1970-х годах многие лидеры «шестидесятничества» были вынуждены эмигрировать (писатели В.Аксёнов, В.Войнович, А.Гладилин, А.Кузнецов, А.Галич, Г.Владимов, А.Синявский, Н.Коржавин; кинематографисты Э.Севела, М.Калик, А.Богин; эстрадные певцы Э.Горовец, Л.Мондрус, А.Ведищева и мн. др.) Часть «шестидесятников» была вытеснена во «внутреннюю эмиграцию» - поэты В.Корнилов, Б.Чичибабин и др. В годы застоя главным кумиром, почти иконой «шестидесятников» стал академик Андрей Сахаров, отказавшийся от комфортной жизни обласканного властью учёного ради борьбы за свободу совести. Сахаров с его сочетанием чистоты, наивности, интеллекта и моральной силы действительно воплощал все идеалы поколения - а кроме того, был и «физиком», и «лириком».

Религия

По воспитанию «шестидесятники» по большей части были атеистами или агностиками - и остались таковыми на всю жизнь. Однако с началом «застоя» в условиях отсутствия каких-либо социальных перспектив некоторая их часть обратилась к религиозному поиску - в основном в рамках православия и иудаизма. Самыми заметными фигурами православного возрождения в «шестидесятнической» среде были протоиереиАлександр Мень и Глеб Якунин, митрополит Антоний Сурожский, диссидентка Зоя Крахмальникова, филолог Сергей Аверинцев. Как правило, активные деятели этого движения были связаны с Катакомбной церковью.

Перестройка

Перестройку «шестидесятники» восприняли с огромным энтузиазмом - как продолжение «оттепели», возобновление их давнего диалога со сталинизмом. Они - после двух десятилетий бездействия - вдруг вновь оказались очень востребованными. Одна за другой выходили их книги о сталинской эпохе, производя эффект разорвавшейся бомбы: «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова, «Чёрные Камни» Анатолия Жигулина, «Белые Одежды» Владимира Дудинцева, «Зубр» Даниила Гранина и т. д. Публицисты-«шестидесятники» (Егор Яковлев, Юрий Карякин, Юрий Черниченко, Юрий Буртин и др.) оказались на переднем крае борьбы за «обновление» и «демократизацию» социализма (поскольку этот дискурс вполне соответствовал их взглядам) - за что были названы «прорабами перестройки». Правда, вскоре выяснилось, что они более горячие сторонники перестройки, чем её авторы. Спорный вопрос, можно ли назвать «шестидесятниками» самих Михаила Горбачева и Александра Яковлева (все-таки больше сформированных номенклатурной культурой). Так или иначе, в целом перестройка была звездным часом поколения. С тем же энтузиазмом большинство «шестидесятников» восприняло приход к власти Бориса Ельцина и реформы Егора Гайдара. В 1993 году многие представители этого поколения подписали «Письмо 42-х», называя законно избранный парламент «фашистами». С крушением коммунизма кончилась и общественная востребованность «шестидесятников». Новая социальная реальность принесла совсем другие понятия и вопросы, сделав неактуальным весь дискурс, на котором строилась шестидесятническая культура. И в 90-х большинство знаменитых «шестидесятников» тихо умерли полузабытыми.

История термина

Термин «шестидесятники» прижился после того, как в журнале «Юность» в 1960 была напечатана одноимённая статья критика Станислава Рассадина . Автор позже критически отзывался о распространившемся слове:

…само понятие «шестидесятник» заболтано, обессмыслено, да и с самого начала не имело поколенческого смысла, являясь приблизительным псевдонимом времени. (Признаю вполне самокритически - как автор статьи «Шестидесятники», напечатанной буквально за несколько дней до наступления самих 60-х, в декабре 1960 года.)

В других советских республиках и странах соцлагеря «шестидесятниками» называют свои поколенческие субкультуры, отчасти близкие русской (см. например украинскую статью Википедии). Вместе с тем, «шестидесятниками» часто называют ряд зарубежных представителей «поколения 60-х», эпохи хиппи, The Beatles, рок-н-ролла, психоделиков, сексуальной революции, «новых левых», «движения за гражданские права» истуденческих волнений 1968 года (см. английскую статью Википедии). Это, конечно, совершенно другое историческое явление: так, советские шестидесятники чувствовали гораздо большее родство с битниками, предшествовавшими поколению хиппи. Однако, занятно, что в совершенно разных контекстах возникли эмоционально перекликающиеся феномены с общим названием. Некоторые представители поколения со временем стали относиться к термину иронически. Так, Андрей Битов пишет: «…я шестидесятник лишь потому, что мне за шестьдесят; мои первые дети родились в шестидесятые, и Ленинград находится на шестидесятой параллели». А Василий Аксёнов в рассказе «Три шинели и нос» вообще называет себя «пятидесятником». Со временем термин приобрёл и негативную коннотацию. Например, Дмитрий Быков, говоря о новом газетном проекте на страницах издания «Новый взгляд», отмечал:

Можно было ожидать, что на месте скучной «Общей газеты», выражавшей позицию вконец запутавшихся (а то и изолгавшихся) шестидесятников-прогрессистов, возникнет лощёно-аналитическое издание… но кто же мог предположить, что издание получится ещё скучней?

Мариэтта Чудакова: Исторические судьбы шестидесятников

После Хрущева, “оттепели” и процесса Синявского-Даниэля.

В новом периоде часть шестидесятников пошла в подписанты, часть – нет: стремились сохранить возможность реальных действий. Стоит учитывать тот биографический факт, что первое время расправляться с ними было не так просто: либо потому, что они оставались номенклатурой – “по происхождению” (расстрелянным и посмертно реабилитированным родителям – старым партийцам) или по собственному послужному списку – среди них были работники горкомов и райкомов, собкоры партийных изданий; либо, на худой конец, по еще не ушедшему из общественной памяти их личному фронтовому прошлому (Б.Балтер). Потому некоторых из них какое-то время еще переводили с одного места на другое. (Позже, в 70-е, эти шлейфы уже резко отсекались.) Л.Карпинский был, однако, уволен в 1967 году – выступил против цензуры. Ю.Карякин был в 1968 году исключен из партии за выступление на вечере памяти Андрея Платонова в ЦДЛ и публичное упоминание Солженицына и Бродского – и удержался в ее рядах лишь по личному решению Главы Комитета партийного контроля в Польше. В эти годы они еще пытались продлить и развить идеи “оттепели”. Но появилось уже новое самоосознание, новые опасения:

«…Конечно же, мы не в Париже,
Но в тундре нас ценят повыше».
……………………………………………….
«Но если изменится климат,
то вдруг наши ветви не примут
иных очертаний – свободных?
Ведь мы же привыкли – в уродах.
И это нас мучит и мучит,
а холод нас крючит и крючит»
(Е. Евтушенко, “Карликовые березы”,1966)

Появление Самиздата и диссидентства многое меняло. шестидесятники – уже в сугубо индивидуальном порядке – примыкали к подписантам, а затем – и к правозащитникам.

Семидесятые, или после Праги

“Три качества не даются в одном наборе – ум, партийность и порядочность” – это афоризм начала 70-х, это уже после Праги. В это время уже не было ни одного исключения, ни одного вступившего в эти ряды – и не подошедшего под это правило. В 70-е годы ни один действительно думающий человек уже не вступал в партию по велению совести, по желанию “труда со всеми сообща”, с надеждой изменить что-то в обществе – вступали уже только из карьеризма или по глупости. Сейчас этих дат вступления ни у одного из нынешних либералов не найдешь в объявленных биографиях. Но это было уже в целом другое поколение. Поколение шестидесятников в это время из партии исключали – фронтовик Б.Окуджава исключен из партии в 1972-м, Л.Карпинский – в 1975-м. “Оттепель” давно кончилась, черта была подведена вторжением в Прагу, но была наработана культурная инерция, и она продолжала действовать. И можно было – вплоть до начала 80-х – неожиданно столкнуться с неким явлением сопротивления по какому-либо конкретному поводу, за которым явственно вставали очертания поколения шестидесятников.

Перестройка и после Августа

Появление Горбачева оживило надежды. На многих повеяло второй “оттепелью”. Здесь и подстерегала историческая ловушка – ухватившись за ложную аналогию, ею вполне довольствуясь (“Куй железо, пока Горбачев!”), они не почувствовали ветра нового исторического периода. А так – все было в масть: и лозунг “Больше социализма!”, и доверительное сообщение Горбачева, что он ежедневно читает Ленина и никогда не откажется от сделанного его дедом выбора в пользу колхозов, и – долгожданная работа в команде. “Прорабы перестройки” (новое именование бывших шестидесятников) так и говорили о себе – “Мы в команде Горбачева”. Казалось – наконец будет доделано не доделанное Хрущевым, и социализм обретет человеческое лицо. Из поставленных себе когда-то идеологических границ (не далее Ленина и Октября; продолжали думать, что важна сама идея справедливости и т.д.) они не могли вырваться после Горбачева и встали в оппозицию к Ельцину, такую разрушительную, на мой взгляд, для страны (я Юрию Николаевичу Афанасьеву, например, не раз об этом говорила). Причем одни – потому, что он зашел слишком далеко, другие – потому, что он не хочет заходить далеко. Почему такая разница? А потому, что в основе лежал один и тот же скрытый, по-видимому, и от них самих мотив. Но это – особая история. Не перейденный Хрущевым рубеж между Лениным и Сталиным не был взят и позже. При этом все они будто родились в 85-м году. Я просматривала сайты нынешних шестидесятников, только на сайте Людмилы Михайловны четко сказано: вступила в партию в 52 году. У Ю.Н.Афанасьева, к которому я хорошо отношусь и видела его обогнавшим по либерализму все свое институтское окружение еще в 1984 -м году, вполне готовым к новому времени, биография тоже начинается с 80-х годов. Я хотела узнать перед нашим Круглым столом, где и когда он был секретарем комсомола, но этого нет ни на одном сайте. И дело, конечно, не в том, что я не утолила свою любознательность, а в том, что к концу 80-х – началу 90-х это замалчивание этапов своей биографии, в том числе духовной, сыграло очень печальную роль, подорвав доверие к огромному и важному в нашей жизни слою. Важному хотя бы тем, что этому слою были и, хочется верить, остались близки и понятны представления о чести, общественной репутации, любви к стране как любви к свободной стране. Да – мысль о необходимости общественной репутации, о том, что ты должен быть честным человеком, не брать взяток, твоя репутация должна быть незапятнанной – то самое, что сейчас у многих может вызвать только смех. Общественная репутация – что?!! Просто смешно, и все. Так что же, собственно говоря, шестидесятников задавило в общественном смысле в последующие годы? В частности – и вымывание из общественной жизни вышеперечисленных понятий как общезначимых ценностей. Затем – стали выдвигать вперед, вы все хорошо это помните, понятие частной жизни как превалирующей над общественным импульсом. Да, этот импульс в советское время среди прочего заставлял иногда, как мы тоже помним, спасать старый трактор, рискуя своей жизнью, – и особенно помним, как это официально поощрялось: “общественное выше личного”. Но в постсоветское время было поставлено под знак отрицания любое подвижничество. Такая тотальная смена этических ценностей, поддержанная вполне либеральными публицистами, была, я уверена, глубокой ошибкой. Конечно, необходимо было настаивать на ценности частной жизни и вообще “отдельно взятой” человеческой жизни, которая в нашей стране по-прежнему не имеет никакой цены, утверждать, что не надо за так дарить ее государству, не бросаться спасать трактор ценой своей жизни, и прочее. Но без подвижничества, без мысли об обществе, без идеи патриотизма тоже мало что получится. И второе, что обесценивало этот слой, – давление биографии. Биография во всем ее объеме, в том числе включая ставших “хорошими”, “честными коммунистами” после ХХ съезда погибших родителей, – то, что давало их детям возможность какое-то время действовать, когда откуда-то выгоняли – все-таки оставаться в обойме, номенклатурой ЦК – теперь говорила против них. Потому что это рассматривалось как криводушие: “Подождите – вы ж сами были на этих партийных, номенклатурных постах!” И они никогда не рассказали внятно, не эксплицировали, что в этом не было позора, наоборот – в пройденном ими сложном духовном пути была своя высота. Никогда не рассказали, как говорится, как все было на самом деле. Но все-таки лучшее, что у них было, – остается. Сегодня на этом можно продолжать базироваться – хотя бы на том, что не доделано было даже в отношении разъяснения обществу роли Сталина. “Сухой остаток” их ценностей лучше всего отжат в стихотворении Булата Окуджава (посвященном Л.Карпинскому), которым и закончу.

Шестидесятники развенчивать усатого должны
и им для этого особые приказы не нужны:
они и сами словно кони боевые
и бьют копытами пока еще живые.
Ну а кому еще рассчитывать в той драке на успех?
Не зря кровавые отметины видны на них на всех.
Они хлебнули этих бед не понаслышке.
Им все маячило – от высылки до вышки.
Судьба велит шестидесятникам исполнить этот долг,
и в этом их предназначение, особый смысл и толк.
Ну а приказчики, влюбленные в деспота,
пусть огрызаются – такая их работа.
Шестидесятникам не кажется, что жизнь сгорела зря:
они поставили на Родину, короче говоря.
Она, конечно, в суете о них забудет,
но ведь одна она. Другой уже не будет.

Вот это такой, я бы сказала, к ним эпиграф.

Нет искусства шестидесятников, и нет определенного признака, который бы его объединял, - говорит режиссер Марлен Хуциев, автор одного из главных шестидесятнических фильмов «Застава Ильича» («Мне двадцать лет»). - Если взять Вознесенского, разве он похож на Евтушенко или Ахмадулину? Они все очень разные, их невозможно объединить в одно направление. Другое дело, что тогда возникли условия, благоприятные для существования разных художников. То, что они были разные, и было общим - такой вот парадокс.

Впрочем, из дня сегодняшнего шестидесятничество на первый взгляд кажется эпохой цельной. У нее даже есть четкие хронологические границы: 25 февраля 1956 года на ХХ съезде КПСС Никита Хрущев зачитал доклад, раз­облачающий культ личности Сталина, - для многих это стало обещанием свободы и началом эры «социализма с человеческим лицом», а 20–21 августа 1968 года советские танки вошли в Прагу, задавив демократические реформы в Чехословакии.

На самом же деле 60-е были эпохой, полной внутренних противоречий. И ее уникальность как раз состояла в этом «единстве противоположностей»: коммунизма и индивидуализма, тонкого вкуса и откровенного мещанства, естественнонаучной и гуманитарной картин мира, урбанизации и стремления к природе, демократии и технократии - из этих оппозиций, образующих диалектические единства, и состояла шестидесятническая утопия.

Позже, когда эта утопия развалилась, рассыпались и оппозиции, превратившись в зоны конфликтов 70-х, 80-х, 90-х и нулевых, став болевыми точками и неврозами современного общества. Именно шестидесятники подарили нам сегодняшнюю жизнь - со всеми ее трудностями, противоречиями, войнами и надеждами.

Коммунизм - индивидуализм

Единство общественного и личного, характерное для 60-х, сменилось противостоянием и даже конфликтом. Начиная с 70-х личное пришло в противоречие с государственным

Для нас коммунизм - мир свободы и творчества, - сказал во второй половине 90-х Борис Стругацкий. В 1961 году, когда КПСС приняла Программу строительства коммунизма, большинство советских интеллигентов не видели никакого противоречия между коммунизмом и индивидуализмом. И даже в 1972 году, уже после разгрома Пражской весны и утраты шестидесятнических иллюзий, Андрей Вознесенский писал: «Даже если - как исключение // вас растаптывает толпа, // в человеческом // назначении // девяносто процентов добра».

По сути, в своей программе партия пообещала советским людям очередную утопию: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме».

Программу партии обсуждали на кухнях, - рассказывает вице-президент Академии сельхознаук Лев Эрнст. - Но вокруг меня никто не верил, что коммунизм через двадцать лет будет. И я тогда считал, что нельзя устанавливать сроки для наступления коммунизма.

Идеология 60-х представляет разительный контраст с идеологией самопожертвования и государственной сверхцентрализации, характерной для сталинизма. Идея мирного коммунистического строительства обращается к личному интересу: «все во имя человека, для блага человека».

В результате новых подходов в хозяйственной политике в 1965–1970 годах наметился самый мощный экономический рост за 30 лет: в среднем темпы роста составили 8,5% в год. У населения образовались колоссальные накопления - более $100 млрд по официальному курсу. Тогдашний премьер Алексей Косыгин в 1966 году так доказывал Брежневу на заседании Политбюро необходимость строить автомобильный завод: «Когда-нибудь эта денежная масса лавиной обрушится и раздавит всех… Нас в первую очередь! Чтобы изъять из кубышек эти миллиарды, надо выбросить на внутренний рынок не ювелирные изделия и импортный ширпотреб, как сегодня, а нечто более весомое. Этим “более весомым” и будет наш новый отечественный автомобиль, созданный на основе западных технологий!»

«Ну что ж, Алексей Николаевич, убедил! - ответил тогда Брежнев. - Дай указание своим подчиненным- председателю КГБ и министру Внешторга, чтобы они выяснили, в какой стране можно дешевле приобрести завод… Даем тебе полгода».

Таким образом, именно экономические соображения, то есть угроза инфляции, и создали основание для потребительского бума, который с неизбежностью привел к индивидуализации быта советского человека.

Ключевой тезис Программы КПСС: «Коммунизм - это высокоорганизованное общество свободных и сознательных тружеников». Это позволило продвинутым марксистам вроде Мераба Мамардашвили переосмыслить ортодоксальный марксизм-ленинизм: «В философии свободой называется внутренняя необходимость. Необходимость самого себя».

Население начало переселяться из коммуналок в отдельные квартиры с кухнями и кухонными разговорами: сюда можно было смело звать друзей, собственноручно формируя себе круг общения. А 14 марта 1967 года вводится пяти­дневная рабочая неделя с двумя выходными, и у советского человека появляется наконец личный досуг.

Но парадоксальным образом государственная забота об автономной жизни человека приводит к росту коллективизма, фактически к стихийному коммунизму.

Шестидесятничество запомнилось высоким накалом дружеских отношений, - вспоминает правозащитник, участник диссидентского движения Борис Золотухин. - Это был апофеоз дружбы. У нас не было иной возможности получить информацию - только общаясь друг с другом, мы могли что-то узнать.

После сталинских репрессий, когда без опасности для своей жизни и свободы близкими друзьями можно было считать всего несколько человек, дружеские компании времен оттепели были поистине огромными - по 40–50 человек. При всех внутренних разногласиях и противоречиях общество было очень консолидированным: все общались со всеми, и даже Хрущев спорил с деятелями культуры, а те ему отвечали.

Самым мощным ударом по этому стилю жизни и по самому режиму стал разгром Пражской весны. Советская интеллигенция была вынуждена как-то соотнестись с этим событием, занять какую-то позицию по отношению к нему. И тут выяснилось, что единой позиции у нее нет.

Ввод советских войск в Чехословакию, которая занимала тогда первое место в мире по числу коммунистов на тысячу жителей, консолидировал ряды диссидентов-запад­н­иков вроде Андрея Амальрика, Натальи Горбаневской или Ларисы Богораз. Марксисты-романтики вроде Александра Зиновьева и Роя Медведева утверж­дали, что руководство партии отклонилось от «подлинных» Маркса и Ленина. Националисты-почвен­ники вроде Игоря Шафаревича и Александра Солженицына выступили не только против марксизма, но и вообще против всего модернизационного западнического проекта.

Утопия разложилась на официозный коллективизм и разные формы нелегального индивидуализма, более или менее радикального. Уже в начале 80-х во всех вузах страны на занятиях по истории КПСС читалась особая лекция, которая объясняла, почему, в силу каких «субъективных и объективных» причин коммунизм так и не был построен в намеченный срок. Острой, почти аллергической реакцией на этот недостроенный коммунизм стал тотальный индивидуализм 90-х, который принял вовсе не те утопические формы свободы творчества, о которых мечтали шестидесятники.

Вкус - мещанство

Потребительский бум в 60-е породил утопию личного вкуса: вещь должна была служить эстетике и практике коммунизма, а не безудержному «вещизму». В застойные 70-е потребление сдерживалось только дефицитом, но не вкусом

Это было начало эпохи потребления, - вспоминает писатель Сергей Хрущев, сын Никиты Хрущева. - Появилась какая-то уверенность в будущем. Был рост рождаемости: в год от трех до пяти миллионов человек. Но глобального потребления не было - каждый новый сорт колбасы был открытием. Появление в магазинах чешских шпикачек, возможность купить мяса и приготовить шашлык - вот потребление тех лет. Когда вдруг вы обнаруживаете, что в Крым можно доехать на машине, а до этого ведь были только проселочные дороги.

Рубеж 50-х и 60-х был уникальной эпохой веселого потребления, своеобразного потребительского драйва. В эту короткую эпоху вещь была одновременно утилитарной и символичной. Она была знаком коммунистической утопии, и охотились за ней так же, как если бы это была вещь из самого Города Солнца, придуманного Томмазо Кампанеллой.

Именно поэтому шестидесятничество сочетало в себе борьбу с мещанством и «вещизмом» и потребительский бум начала 60-х, стремление к простоте и функциональности и небывалый для советского времени подъем промышленного дизайна.

На рубеже 50-х и 60-х появляется понятие советского «вкуса» как отражения социалистической культуры и понятие «красоты», которое было подчеркнуто рукотворным: красивым можно было не родиться, а стать благодаря одежде, прическе и макияжу.

Вкус - это простота и пропорциональность. Характерно, что первые звезды советского подиума - Регина Збарская, Мила Романовская, Галина Миловская - были обыч­ными женщинами за 30, а в дома моделей принимали манекенщиц с самыми разными фигурами, вплоть до 60-го размера.

60-е - это эпоха любви ко всему новому. Тогдашний потребитель в каком-то смысле чувствовал драйв первооткрывателя. Новые вещи «добывали» с тем же энтузиазмом, что и полезные ископаемые: важно было стать первым. Этот драйв как бы снимал с предмета мещанский, «вещистский» налет и наделял его символической ценностью.

Многие говорят, что первые джинсы появились у кого-то там… Это все вранье. Первые джинсы в Ленинграде, по крайней мере белые, были у меня! - заявляет поэт Анатолий Найман. - В 1964 году. Настоящие. Американские.

Вещами меряли как рекордами.

У Высоцкого тогда уже был голубой «Мерседес», первый в Москве, - говорит режиссер Александр Митта. - Потом такой же появился у Никиты Михалкова, еще более голубой.

В эстетической системе 60-х была раздвоенность, которая позже, при распаде шестидесятнической утопии, стала конфликтом, невротизировавшим общество 90-х и нулевых. Предметы вызывали двойственные чувства: ими гордились и в то же время их стеснялись.

У меня был потрясающий песочный пиджак мелкого вельвета от сестры Набокова - привезли кому-то, оказался мал, - вспоминает Анатолий Найман. И он же рассказывает: - Евтушенко был щеголь. Мы идем как-то страшной зимней московской улицей, а он - из ресторана, в какой-то шубе не нашей, шикарной, расстегнутой. Навстречу ему папаша в ватном пальто и мальчик. Евтушенко расставил руки и громко сказал: «Вот мой народ!» И вдруг этот папаша в ватнике остановил его и спрашивает: «Ты, парень, из какого цирка?»

Во многом мещанство 60-х было синонимом комфорта: вера в утопию боролась с ним как с тем, что держит ее в настоящем, не давая устремиться в светлое будущее. Но парадокс в том, что одежда и мебель 60-х, за которыми охотились и которые, как в пьесе Виктора Розова «В поисках радости», рубили шашкой в приступе пролетарского гнева, были как раз не комфортными. Они были футуристическими.

60-е - время помешательства на всем искусственном, от тканей до меха и волос: в моду входили парики и шиньоны, волосы красили во все цвета спектра, причем как с помощью специальных красок, так и подручными средствами вроде перекиси водорода или чернил, разведенных в воде.

Тогда же в моду вошли геометрические силуэты, серебристые платья, похожие на скафандры, короткие трапециевидные пальто веселых цветов и абстрактные узоры а-ля Пикассо - визуальный футуризм, скопированный советской бытовой культурой 60-х у Кристиана Диора и других западных дизайнеров.

При этом модные синтетические ткани кололись, прилипали к телу и заставляли своего обладателя потеть в любую погоду; модные остроносые шпильки деформировали женскую стопу, застревали в ребристых ступенях эскалаторов и пробивали дырки в асфальте; за модными низкими журнальными столиками было неудобно сидеть. Но все эти вещи обладали не утилитарной, а символической ценностью - как материальные признаки утопии, которая вот-вот станет явью.

Но уже в середине и особенно в конце 60-х, когда эта утопия начала рушиться и перестала обеспечивать сферу советского потребления символическим капиталом, мещанство набрало небывалую силу, потому что футуристические вещи, накопленные советскими гражданами в стремлении приблизить будущее, стали просто вещами. В начале 90-х, когда на короткий срок своеобразной географической утопией для нас стал Запад, «вещизм» нового русского человека вновь стал символическим и первооткрывательским, но еще быстрее - с крушением веры в очередную утопию - превратился в обыкновенное челночество.

У меня не было шока от конца 60-х, - говорит Александр Митта. - Настоящий шок наступил позже, когда выяснилось, что для многих поздний застой 80-х с его тупым потребительским мещанством - накопить на машину, купить дачу и т. д.- оказался привлекательнее драйва, внутренней свободы, творческих поисков и, да, бытовой неустроенности 60-х.

Физики - лирики

В 60-е между естественнонаучной и гуманитарной картинами мира не было конфликтов: обе они были элементами единой утопии нового человека. Уйдя в профессию или в диссидентство, и физики, и лирики потеряли влияние на общество

Образ гармоничной личности, которого требовала шестидесятническая утопия, определили два стихотворения Бориса Слуцкого: «Физики и лирики» и «Лирики и физики». В них человек-физик с логарифмами и формулами противопоставлялся человеку-лирику с рифмой и строкой, но всем было ясно, что никакого противопоставления на самом деле нет.

Житель Утопии - умный, веселый, позитивный, работающий на благо цивилизации, на ее будущее. Таким героем не мог стать партработник (официоз, сталинизм), колхозник (необразованность, приземленность), пролетарий (то же, что и колхозник), служащий (человек из настоящего). На титул нового человека претендовала только интеллигенция - инженерная, научная и творческая.

Противопоставления не было, - вспоминает Михаил Маров, инженер и астроном, запускавший в начале 60-х первые аппараты на Венеру. - Если это были разумные физики, то они уважали лириков. И считали приобщение к лирике составной частью своего мировоззрения. Я абсолютно ассоциирую себя с шестидесятниками. И поэтому сильно переживаю смерть Андрея Вознесенского. Мне была близка поэзия и его, и Рождественского, и Евтушенко. Бегал в Политех… Это входило в понятие «интеллигентность».

А Вознесенский в 60-х писал: «Женщина стоит у циклотрона - // стройно, // слушает замагниченно, // свет сквозь нее струится, // красный, как земляничинка, // в кончике ее мизинца…»

Физики интересовались гуманитарными проблемами, причем не только поэзией, но и социальными идеями, лирики вдохновлялись научно-технической утопией. Появившиеся после 1953 года философы и социологи во многом приняли научно-инженерное мировоззрение: мир можно и нужно менять, причем по науке, по проекту.

Символами времени стали фильмы «Девять дней одного года» и книга Стругацких «Понедельник начинается в субботу»: «“А чем вы занимаетесь?” - спросил я. “Как и вся наука, - сказал горбоносый. - Счастьем человеческим”».

Надо сказать, что «свободный физик» сделал в 50–60-е столько, что и сейчас трудно поверить. Из 19 российских Нобелевских лауреатов десять получили свои премии в 1956–1965 годах: из них двое - литераторы (Михаил Шолохов и Борис Пастернак), а остальные - физики и химики. В 1954-м в Обнинске построили первую в мире атомную электростанцию. В 1957-м - синхрофазотрон в только что созданном международном Объединенном институте ядерных исследований в Дубне, который и сегодня является крупнейшим научным центром.

В 1957-м СССР запустил в космос спутник, а уже в 1961-м - Гагарин со своим «Поехали!». В 1955-м, после «письма трехсот», началось создание генетических и биохимических лабораторий, и хотя академик Лысенко в 1961-м еще вернулся, в международных журналах уже появились работы наших генетиков.

Гармоничный человек будущего трудился в лаборатории, играл на гитаре, вел диспуты об обитаемости Вселенной в кафе «Интеграл» новосибирского Академгородка, посещал в Москве спектакли театра на Таганке и «Современника», вечера поэзии в Политехническом музее. Последнее, кстати, хорошо показывает, как создавался миф. Вот что говорит Марлен Хуциев:

Что касается поэтических вечеров в Политехническом, то это я случайным образом возродил традицию. И массовый характер такие вечера приобрели именно после той сцены в «Заставе Ильича». До этого поэты шестидесятых по отдельности выступали на разных площадках. Я просто собрал их вместе. И уже после начались их выступления на стадионах.

Логическим продолжением симбиоза физиков с лириками стала общественная деятельность крупных ученых, прежде всего Андрея Сахарова, в 1966-м подписавшего коллективное письмо об опасности возрождения культа Сталина. Наряду с учеными - Капицей, Арцимовичем, Таммом - среди «подписантов» были писатели: Катаев, Некрасов, Паустовский.

У меня не было намерения что-то кардинально поменять в стране, - говорит Михаил Маров. - Многое из тех принципов, на которых строился социализм, меня удовлетворяло. И я думал, что нужно немножечко отходить от консервативных концепций. И поборником такого направления был очень уважаемый не только мной, но многими людьми Андрей Дмитриевич Сахаров, который как раз говорил о социализме с человеческим лицом.

«Еще не стал реальностью научный метод руководства политикой, экономикой, искусством, образованием и военным делом», - писал Андрей Сахаров в своей первой общественно-политической статье «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Дело было в 1968 году, в самый разгар Пражской весны, когда советские танки еще не вошли в Чехословакию. В апреле Сахаров еще рассчитывал на обсуждение своих идей с руководством страны и обществом, но к августу столичная интеллигенция уже не надеялась на равноправное участие в жизни страны. Коммунизм с человеческим лицом не получился.

Вот что говорит один из главных диссидентов страны Сергей Ковалев:

Мне приходилось не раз слышать от своих коллег: «Ты же понимаешь, что ты состоявшийся ученый, и понимаешь, что такое профессионализм. Что ты лезешь в политику, где ты дилетант? Ты же презираешь дилетантизм». Мне кажется, что это неискреннее суждение. Было стремление заслужить право на самоуважение. Вот и все. Самые неглупые из нас отлично понимали, что все наши поступки и заявления носят характер совсем не политический. Это характер нравственной несовместимости… Меня посадили в самый разгар работы. Десять лет лагеря и ссылки. Потом меня выселили из Москвы. А что такое перерыв на 13 лет в науке?

Уйдя в диссидентство или сугубый профессионализм, шестидесятники фактически лишились возможности отстаивать свои идеалы в дискуссии с властью. Временный всплеск активности ученых и писателей в перестройку был исключительно диссидентским, антисоветским. Шестидесятники лишь помогли номенклатуре разрушить СССР, но позитивной прогрессистской коммунистической утопии уже не было. Физики и лирики - два полушария гармоничной личности - разошлись в разные стороны, и в пространстве между ними образовалась идейная пустота 90-х.

Город - целина

В 60-е урбанизация и единство с природой были частью одной социальной реальности. Сегодня на месте утопии остались бетонные джунгли, стихийные дачи, туризм и дауншифтинг

Столетиями человек бежал от дикой природы к комфорту. Из пещеры - в избу, из избы - в квартиру с газом, электричеством, водопроводом и унитазом. Шестидесятники оказались первым поколением, в котором массово произошло и обратное движение.

40,3% городов СССР были построены после 1945 года. При этом пик строительства пришелся именно на 60-е годы. Бурный рост урбанистической среды создал новый имидж советской культуры: ее крестьянско-поселковый облик начал стираться и обретать городские черты. Даже деревня начала урбанизироваться благодаря хозяйственной моде на крупные агропромышленные комплексы.

Весной 1959 года триста студентов-физиков из МГУ поехали в Северный Казахстан строить дома, телятники и курятники. Так началось движение стройотрядов, которое захватило практически все вузы страны. Целина (непаханая земля) стала еще одним словом - символом эпохи.

На волне патриотического движения по освоению целины на восток с песнями и плясками шли комсомольские поезда. Главный лозунг - «Все на целину!» - вспоминает актер Игорь Кваша. - И мы подумали: а почему бы не создать свой комсомольский театр там?

Решалась государственная задача - освоить новые земли, повысить урожайность. Молодежный драйв был частью государственного проекта. Многих это отпугивало. Тогда в среде ученых родилась мода на другую форму бегства к природе - туризм и экспедиции.

Под рюкзаки становились все: и те, кто должен был это делать по долгу службы (например, геологи), и те, чья работа этого совершенно не требовала. К примеру, физик, нобелевский лауреат Игорь Тамм был заядлым альпинистом (говорят, ему принадлежит афоризм: «Альпинизм - это не самый лучший способ перезимовать лето», который потом широко вошел в оборот с вырезанной частицей «не»).

Походно-экспедиционное движение захлестнуло страну. В каждом вагоне поезда или электрички можно было встретить бодрых парней с подругами в ковбойках и кедах. Это была субкультура брезента: куртки-штормовки, рюкзаки, палатки. В отличие от современной синтетики, все это безбожно промокало даже при средненьком дожде. Но все равно брезент казался привлекательнее железобетона «мещанских» квартир.

Сейчас уезжают в Таиланд или на юг Индии, а тогда можно было взять палатку и гитару и рвануть дикарем на море, в лес или еще куда-нибудь. Для ученых это был естественный образ жизни, - вспоминает Александр Митта.

В 60-х явных противоречий между городом и природой не было. Герой с рюкзаком штурмовал горные перевалы, переправлялся через реки и вскрывал тесаком банку тушенки. Потом он возвращался домой, мылся, брился, надевал свитер и отправлялся в свою лабораторию штурмовать атомное ядро или живую клетку. «Уход в поле» был лишен пафоса, поскольку подразумевал возвращение.

Но постепенно и этот образ переставал быть бесконф­ликтным. В фильме Киры Муратовой «Короткие встречи» главный герой, которого играет Высоцкий, тот самый странник с гитарой, мотающийся туда-сюда, свободный, независимый, презирающий карьеру и материальные блага, оказывается меж двух героинь: одна - простая деревенская девушка, которая пешком уходит в город за какой-то неведомой ей самой «другой» жизнью, вторая - городская райкомовская чиновница, которая контролирует сдачу в эксплуатацию новых хрущевок и которую от всего этого тошнит. И выясняется, что по-настоящему духовный, полноценный человек (герой Высоцкого) может быть собой только в неокультуренных местах, вдали от общества, не вписанным в социум. Все остальное его ломает.

К началу 70-х внутренний туризм начал приобретать черты внутренней эмиграции. Авторская песня постоянно балансировала на грани подполья и одобрения: слеты бардов то поддерживались, то запрещались.

Я и мои друзья ходили в походы, - рассказывает адвокат Борис Золотухин. - Это была возможность уйти от пропаганды. Иллюзия полной свободы - скрыться в герметичном кругу друзей. И потом, в Москве западные радиостанции глушили, а в лесу «Спидола» все прекрасно брала…

Сейчас попытки бежать от благоустроенной, но и конф­ликтной городской среды называются по-другому. И если бы в 60-е кто-нибудь сказал стройотрядовцу, геологу или туристу-воднику, что тот занимается дауншифтингом, то в ответ, скорее всего, получил бы по морде. А зря.

Демократия - технократия

Правление в утопии 60-х опиралось на народ, но править должны были культурно и научно оснащенные прогрессоры. С гибелью идеи прогресса возник ложный выбор между властью толпы и сильной рукой

«При демократическом управлении согласно жела­ниям большинства был бы остановлен прогресс, так как прогрессивное начало сосредоточено в небольшом количестве людей… Поэтому демократический принцип управления людьми только тогда и действует, когда он связан с обманом одних другими». Этот афоризм нобелевского лауреата Петра Капицы образца 1960 года здорово иллюстрирует демократическую утопию 60-х - ее логическую оснащенность, иронию, а также необходимость непротиворечивого соединения «власти народа» и «власти знающих».

На определенных направлениях прогресс, прямо по Капице, и был остановлен демократическим путем - в перестройку. Почему?

Никита [Хрущев], выпив, стал в очень резкой форме обвинять писателей в том, что они плохо помогают партии в строительстве коммунизма. А когда Маргарита Алигер попробовала с ним не согласиться, он, потеряв всякий контроль над собой, орал как резаный: «Вы вообще не понимаете, в каком положении страна. Мы селедку на золото покупаем, а вы тут пишете. Что вы пишете?» - вспоминает Игорь Кваша.

Но на самом деле 1963 год, когда интеллигенция начала опасаться возвращения к сталинизму, был временем, когда государство было еще близко к народу, а страна не была еще «этой страной».

Это был такой розовый период отношений с властью, - вспоминает Александр Митта. - Нам нужно было показать и народу, и власти, что мы делаем жизненно важные вещи.

До 1964 года я жил в семье руководителя государства, и у нас были постоянные разговоры о политике, - говорит Сергей Хрущев, сын тогдашнего генсека. - Реформы подразумевали демократизацию экономики и политической жизни. Не сама собой появилась относительная свобода волеизъявления, относительная, но немыслимая еще в сталинское время… Люди жили своей жизнью, но без реформации этого всплеска никогда бы не произошло.

С ним не соглашается Марлен Хуциев:

На самом деле оттепель началась раньше, сразу после смерти Сталина, еще до XX съезда. А когда этот съезд проходил, я уже снимал «Весну на Заречной улице». Это потом оттепель стали приписывать Хрущеву.

СССР к началу хрущевской оттепели имел большой потенциал, накопленный внутренней энергетикой и свободой малых групп, семинаров, кружков, причем не только в физике, инженерии, литературе, но даже в социальных науках (Московский методологический кружок работал на философском факультете МГУ уже с 1952 года). И поэтические чтения в Политехническом музее, и семинары у Ландау, и обсуждения продвинутой логики на примере «Капитала» Маркса были связаны общей стилистикой и общей утопией. Ее можно назвать «демократической», но сутью была не просто свобода мнений, а свобода обоснованного творческого высказывания. За глупость и бесталанность можно было получить, и очень жестко.

И разве не могут политические обсуждения и управленческие решения быть организованы столь же свободно, научно и эффективно, как математический или философский семинар? Ничто, казалось, не мешало двигаться в этом направлении. Но…

«Нами управляют жлобы и враги культуры. Они никогда не будут с нами. Они всегда будут против нас. <…> И если для нас коммунизм - это мир свободы и творчества, то для них коммунизм - это общество, где население немедленно и с наслаждением исполняет все предписания партии и правительства» - так описывал Борис Стругацкий контекст создания «Трудно быть богом». В 1963 году, когда романы Стругацких публиковались почти без цензуры, едва ли не ключевыми героями стали прогрессоры, агенты коммунизма на планете, где правит дикое Средневековье. Это можно понять и как обсуждение роли интеллигенции в СССР: насколько можно вмешиваться в дела дикарей, чтобы не навредить, а помочь им постепенно двигаться к прогрессу?

Когда же в конце 60-х выяснилось, что СССР не экспериментальное государство, строящее коммунизм, а просто империя безо всяких высоких целей, интеллигенция ушла во внутреннюю эмиграцию. «Если выпало в Империи родиться, // Лучше жить в глухой провинции у моря», - писал Иосиф Бродский.

Впрочем, в разочаровании в СССР «агрессивность» империи сыграла, возможно, не большую роль, чем другой фактор: партийная элита перешла в стадию затвердевания и уже сама не хотела строить коммунизм, и уж точно никого не пускала «наверх». Были отменены сталинские нормы кадровой ротации - в высших органах партии на 1/4 и в областных и районных на 1/3. Тем самым были созданы условия для застоя 70–80-х и формирования класса партийно-советской бюрократии - номенклатуры. Войти во власть технократам становилось все сложнее, да и в науке и в культуре прекращались ротация и движение. Как в анекдоте про Шостаковича из книги Михаила Ардова: «Во время войны Дмитрий Дмитриевич был в Куйбышеве, там он увидел и запомнил такое замечательное объявление: “С 1 октября открытая столовая здесь закрывается. Здесь открывается закрытая столовая”». С 70-х годов СССР начал становиться «закрытой столовой».

Те союзы, которые иногда складывались у шестидесятников с номенклатурой в последующие годы, оказывались трагическими. Участники V съезда Союза кинематографистов, который состоялся 13 мая 1986 года, впоследствии извинялись за революционное свержение «ретроградов» и классиков советского кино Льва Кулиджанова и Сергея Бондарчука. А авторы письма в поддержку Ельцина в октябре 1993-го впоследствии вряд ли могли гордиться стилем и содержанием этого послания, оправдывавшего расстрел Белого дома: «Слава Богу, армия и правоохранительные органы оказались с народом». С началом же первой чеченской войны смысл диссидентства снова стал советским: шестидесятники порвали с властью навсегда.

Они были элитой огромной страны в эпоху ее исто­рического шанса. Но именно их «технократизм» и «элитаризм» вступили в противоречие сначала с авторитаризмом партийной номенклатуры (и проиграли), а потом, в 1993-м, с реальными желаниями масс (и тоже проиг­рали). Мечта в очередной раз не выдержала столкновения с реальностью.

Фото: Marc Garanger/CORBIS/FOTOSA.RU; RUSSIAN LOOK; GAMMA/EYEDEA/EAT NEWS; Time & Life Pictures/GETTY IMAGES/FOTOBANK; Dean Conger/CORBIS/FOTOSA.RU; Dean Conger/CORBIS; РИА НОВОСТИ

Рождение, расцвет и распад шестидесятнической утопии: факты и стихи Андрея Вознесенского

25/02/1956

Начало оттепели: на ХХ съезде КПСС прозвучал доклад Никиты Хрущева «О культе личности и его последствиях».

…Все выгорело начисто.
Милиции полно.
Все — кончено!
Все — начато!
Айда в кино!

12/04/1961

Триумф советской космической программы: Юрий Гагарин стал первым человеком, совершившим полет в космос.

Живет у нас сосед Букашкин,
в кальсонах цвета промокашки.
Но, как воздушные шары,
над ним горят
Антимиры!

09/1965-02/1966

Судебный процесс над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем: их обвинили в публикации за границей произведений, «порочащих советский государственный и общественный строй», и антисоветской пропаганде.

И снится мрачный сон Тарасу.
Кусищем воющего мяса
сквозь толпы, улицы,
гримасы,
сквозь жизнь, под барабанный вой,
сквозь строй ведут его, сквозь строй!
Ведут под коллективный вой:
«Кто плохо бьет — самих сквозь строй».

20-21/08/1968

Разгром Пражской весны: в столицу Чехословакии введены войска стран Варшавского договора; самый большой контингент выделил СССР. Чешский «социализм с человеческим лицом» раздавлен советскими танками.

Пока думали очевидцы:
Принимать его или как? —
Век мой, в сущности, осуществился
И стоит как кирпич в веках.

25/12/1979

В Афганистан введены советские войска.

Охота сдохнуть, глядя на эпоху…
В которой честен только выпивоха,
Когда земля растащена по крохам,
Охота сдохнуть, прежде чем все сдохнут.

22/01/1980

Андрей Сахаров арестован, вместе с женой Еленой Боннэр без суда сослан в Горький и лишен большинства званий.

Мы трубадуры от слова «дуры».
Вы были правы, нас растоптавши.
Вы заселили все кубатуры.
Пространство — ваше. Но время — наше.

19/07-3/08/1980.

В Москве прошли ХХII летние Олимпийские игры.

Все резче и красней
Белки моих друзей.
И зреет, сроки скрыв,
Национальный взрыв.

26/04/1986

На Чернобыльской АЭС произошла крупная авария, следствием которой стала масштабная экологическая катастрофа.

Ядерная зима, ядерная зима…
Наука это явление лишь год как узнала сама.
Превратится в сосульку
победившая сторона.

26/03/1989

В СССР проходят первые в истории парламентские выборы, на которых голосующие выбирали из нескольких кандидатов в депутаты.

Наши Марии — беременные от Берии.
Стал весь народ — как Христос коллективный.
Мы, некрещеные дети Империи,
Веру нащупываем от противного.

19/08/1991

Августовский путч: чтобы не допустить развала СССР, группа заговорщиков из руководства ЦК КПСС и правительства образовала Государственный комитет по чрезвычайному положению, отстранила от власти Михаила Горбачева и ввела в Москву войска.

Панка пятнистая, зайчики пяток.
Где тебя кружит? Выбила ль визу?
Страны какие приводишь в порядок,
ОМОНА Лиза?

11/12/1994

Начало первой чеченской войны: в целях «обеспечения законности, правопорядка и общественной безопасности» на территорию Чеченской Республики введены подразделения Минобороны и МВД.

солнце черное и красное
нега нега негативная
река река кареглазая
снега снега негасимые

02/2001

Рождение русской блогосферы: в интернете появились первые русскоязычные пользователи блог-сервиса LiveJournal.com.

Тебя не сберегли.
Я в душу соберу
Седьмую часть земли
С названьем кратким — ru…

25/10/2003

В аэропорту Новосибирска по обвинению в уклонении от уплаты налогов и хищениях арестован предприниматель Михаил Ходорковский.

Деньги пахнут будущим,
Тем, на что их тратим —
Для детсада булочкой
Или же терактом.
…
Пахнут волей, Господи,
Иногда тюрягою.
Чем их больше копите —
Больше их теряете.

09/2008

В Россию пришел мировой финансовый кризис.

Превратится в дырку бублик,
Все иное не стерпя.
А потом меня не будет.
Без меня. И без Тебя.

Вверху: Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина. Внизу: Булат Окуджава, Роберт Рождественский. Фото с сайта my.mail.ru

Нас мало. Нас может быть четверо.
Мы мчимся - а ты божество!
И всё-таки нас большинство.

А.А. Вознесенский, "Б. Ахмадулиной"
Надломленность ветвей и неба задымлённость
предупреждали нас, зазнавшихся невежд,
что полный оптимизм - есть неосведомлённость,
что без больших надежд - надёжней для надежд.
Е.А. Евтушенко

Термин "шестидесятники" принадлежит литературному критику Станиславу Рассадину , опубликовавшему одноимённую статью в журнале "Юность" в декабре 1960 года. Шестидесятниками в широком смысле называют прослойку советской интеллигенции, сформировавшуюся во времена хрущёвской "оттепели", после XX съезда КПСС, определившего новую, более либеральную по сравнению со сталинским периодом, политику советского государства, в том числе в отношении деятелей культуры. При этом следует заметить, что, несмотря на культурный либерализм и широту взглядов, большинство шестидесятников оставалось верным идеям коммунизма: перегибы 30-х годов представлялись им искажением коммунистических идеалов, произволом властей.

В формировании идеологии шестидесятников огромную роль сыграли литературные журналы . В частности, журнал "Юность" , публиковавший произведения начинающих авторов, открыл новые имена в литературе. Наибольшую популярность имел журнал "Новый мир" , который являлся без преувеличения культовым изданием советской интеллигенции, особенно в те времена, когда его возглавлял А.Т. Твардовский. Здесь были опубликованы произведения авторов "лейтенантской прозы": Виктора Некрасова, Юрия Бондарева, Григория Бакланова, Василя Быкова. Особым событием стала публикация рассказа "Один день Ивана Денисовича". В это же время происходит и расцвет советской научной фантастики , связанной с именами братьев Стругацких, Ивана Ефремова, Евгения Велтистова и других.

Евгений Евтушенко в Политехническом музее. Кадр из кинофильма "Застава Ильича" (режиссёр Марлен Хуциев)

Однако особое место в культуре шестидесятников заняла поэзия . Впервые после Серебряного века настала эпоха небывалой популярности поэзии: в буквальном смысле поэзия стала масштабным общественным явлением. Поэты-шестидесятники собирали многотысячные аудитории (особенно запомнились поэтические вечера в Политехническом музее в Москве и у памятника Маяковскому на нынешней Триумфальной площади), их лирические сборники мгновенно раскупались, а сами авторы на долгие годы стали не только властителями душ и умов, но и своеобразным символом творческого подъёма, свободомыслия, общественных перемен. В авангарде поэзии 1960-х оказались

• Роберт Иванович Рождественский (1932-1994), один из самых сильных, энергичных русских поэтов, автор более 30 лирических сборников, переводчик, телеведущий; многие стихотворения Р.И. Рождественского положены на музыку ("Мгновения", "Песня о далёкой Родине/Где-то далеко", "Ноктюрн", "Позвони мне, позвони...", "Эхо любви", "Любовь настала", "Родина моя/Я, ты, он, она - вместе целая страна...", "Притяжение земли" и др.);
• Евгений Александрович Евтушенко (1932-2017), поэт, публицист, актёр, общественный деятель; автор более 60 лирических сборников, поэм "Братская ГЭС", "Бабий Яр", "Под кожей Статуи Свободы", "Голубь в Сантьяго", "Тринадцать", "В полный рост", романов "Ягодные места" и "Не умирай прежде смерти"; некоторые стихи поэта стали песнями ("Хотят ли русские войны?", "А снег идёт...", "Со мною вот что происходит...", "Нас в набитых трамваях болтает..." и др.).
• Андрей Андреевич Вознесенский (1933-2010), поэт-авангардист, писавший как традиционные для русской поэзии силлабо-тонические стихи, так и верлибры, и стихи в духе футуристической "заумной" поэзии, и стихи в прозе; автор более 40 лирических сборников и поэм "Мастера" (о строителях Храма Василия Блаженного), "Лонжюмо" (о Ленине), "Оза" (о любви в век роботизации), "Авось" (поэма о русском дипломате и путешественнике Николае Резанове легла в основу знаменитой рок-оперы "Юнона и Авось") и других.
• Белла Ахатовна Ахмадулина (1937-2010), поэтесса, чьё имя связано с высочайшими достижениями поэзии 20 века; Иосиф Бродский называл Ахмадулину "несомненной наследницей лермонтовско-пастернаковской линии в русской поэзии", автор более 30 лирических сборников.

Кроме названных авторов, к поколению шестидесятников относятся и другие яркие поэты, например, Геннадий Шпаликов , Борис Чичибабин , Юнна Мориц . В эпоху 60-х сформировался и такой гигант русской поэзии, как .

Отдельное явление в 1960-е годы представляют поэты-песенники, или "барды". К этой категории поэтов относили авторов, исполнявших собственные стихи под свою музыку - среди них Булат Окуджава, Александр Галич, Владимир Высоцкий, Юрий Визбор. Это уникальное явление получило название .

Шестидесятники это плеяда писателей, заявивших о себе в конце 1850-60х: Н.В.Успенский (1837-89), Н.Г.Помяловский (1835-63), Ф.М.Решетников (1841- 75), В.А.Слепцов (1836-78), А.И.Левитов (1835-77) и др.Большинство из них принадлежало к сословию разночинцев; они были выходцами из среды мелкого провинциального духовенства, как правило, окончившими семинарию. Путь в литературу этому поколению открыла журнальная стратегия Н.А.Некрасова, проводившаяся им в «Современнике», а также литературная критика Н.А.Добролюбова и Н.Г.Чернышевского: статья последнего «Не начало ли перемены?» (1861), в которой давалась высокая оценка рассказам Успенского, послужила своеобразным манифестом литературы шестидесятников.

Значительную роль в популяризации и утверждении творчества писателей-шестидесятников сыграла критика Д.И.Писарева, М.Е.Салтыкова-Щедрина, П.Н.Ткачёва, которые не без основания увидели в молодых литераторах выразителей близких им «освободительных» идей. Вслед за сборником «Рассказы» (1861) Успенского последовал ряд произведений, закрепивших за творчеством представителей этого поколения репутацию нового литературного явления. В их творчестве преобладали жанры цикла очерков и рассказов: «Очерки бурсы» (1862-63) Помяловского; «Степные очерки» (1865-66), «Московские норы и трущобы» (1866), «Горе сел, дорог и городов» (1869) Левитова; «Владимирка и Клязьма» (1861) и «Письма об Осташкове» (1862-63) Слепцова - и небольшой повести: «Подлиповцы» (1864), «Горнорабочие» (1866-68) Решетникова; «Мещанское счастье» (1860) и «Молотов» (1861) Помяловского, «Трудное время» (1865) Слепцова.

Центральная тема творчества шестидесятников

Центральной темой творчества шестидесятников стала жизнь простолюдинов, крестьян, низов городского мира. Созданный ими образ народа потряс современников неслыханной беспощадностью и натуралистичностью. Низы общества изображались как существа, не способные понять простейших законов и гражданских общественных установлений. Такое видение было обусловлено не только жизненным опытом разночинцев, столкнувшихся в детстве и юности с жестокостью жизни, неприглядным бытом, но и той идеологией радикальных революционеров, которую они восприняли и стремились отразить в своих произведениях: в основе ее лежало представление о человеке как о биологическом существе, чья жизнь регулируется прежде всего физиологическими потребностями. В результате народ у шестидесятников становится абсолютным рабом существующего социального порядка. Этот пессимизм сделал произведения шестидесятников не до конца приемлемыми не только для враждебной критики, но и для тех идеологов, которые поначалу вдохновляли и высоко превозносили их творчество.

Другой важнейшей темой в творчестве шестидесятников стал трудный путь человека из разночинной среды к знаниям , его самоутверждение в обществе. Сталкиваясь с чуждой дворянской средой, занявшей центральные позиции в культуре, разночинец ощущает свою ущербность, недостаток образованности, воспитания. Герой шестидесятников выбирает компромисс, как Молотов в дилогии Помяловского, принимающий решение приспособиться, завоевывая ценой своеобразной мимикрии внутреннее пространство для реализации своих личных потребностей. Только в «Трудном времени» Слепцова изображен разночинец, уверенный в себе, легко побеждающий в духовном и нравственном поединке аристократа-помещика.

Творческий путь шестидесятников

Творческий путь шестидесятников завершился духовным тупиком: они создали трагический образ человека, отринувшего Бога и идолов, но не сумевшего обрести иных духовных опор и потому кончившего жизнь в пустоте отчаяния.

Шестидесятники также это обозначение генерации советских людей 1960-х. В литературе это обозначение и более конкретно, и более размыто: шестидесятники - участники литературной борьбы, в особенности, на страницах «толстых журналов», и выразители новых идей, даже нового чувства жизни, возникшего в период постсталинской «оттепели». Как иронический аналог более устойчивых, повторяющихся тенденций российской истории, паратермин «Шестидесятники» содержит в себе отсылку к «шестидесятничеству» 19 века. Несмотря на то, что о шестидесятниках заговорили скорее ретроспективно и дистанцируясь в более поздние десятилетия, подчас односторонне и не всегда справедливо, - феномен шестидесятничества, как это обычно бывает, глубже и многозначнее того, что этим словом зачастую обозначают. Прежде всего шестидесятники - это не только и даже не столько поколение или те или иные деятели, писатели, критики, но трудноуловимая, хотя достаточно определенная социокультурная атмосфера, «сквозная умонастроенность» эпохи: это также более общая у СССР с Западом - и вопреки, и благодаря возведенной в 1961 Берлинской стене - проблемно-атмосферическая констелляция (упорядоченность) времени и языка.

Шестидесятники в действительности - люди разных поколений , разных воззрений и мировоззрений, разных культурных миров. Шестидесятники - это поэты Е.А.Евтушенко, А.А.Вознесенский, но и участник Отечественной войны и сын репрессированного коммуниста поэт и бард Б.Ш.Окуджава, чьи «комиссары в пыльных шлемах» задали тон романтической памяти и романтическому прогрессизму шестидесятников. Это и крупнейший советский философ М.К.Мамардашвили (1930-90), в 1960-е критиковавший Ж.П.Сартра и К.Ясперса с позиций «культурного» (официально-неофициального) марксизма; А.Г.Битов как автор «Уроков Армении» (1967-69), «Пушкинского дома» (1971, опубликовано в 1978); автор мемуаров «Люди, годы, жизнь» (1961-65) И.Г.Эренбург и новая фигура А.И.Солженицына с явными чертами антисоветизма; это Э.Неизвестный, пытавшийся убедить Н.С.Хрущева в совместимости нового искусства с советской властью, но также и Вен.Ерофеев с его поэмой в прозе «Москва - Петушки» (1969), раблезиански-кафкианской отходной советскому сознанию вообще. В общественно-литературной жизни 1960-х, еще не до конца разделившейся, как позднее, на официальную и неофициально-самиздатовскую (хотя литературная судьба А.Синявского и Ю.Даниэля, осужденных в 1966, как и ходившие в списках произведения Солженицына, была убедительным предвестием такого разделения), с понятием “Шестидесятники” связывают в особенности деятельность «Нового мира», редактировавшегося А.Т.Твардовским: журнал проводил линию, намеченную, по существу, в хрущевском докладе на XXII съезде КПСС; но счет, предъявляемый советской реальностью советской власти, был слишком велик: он был несовместим не только с «ленинскими нормами партийной жизни», как это называлось на официальном языке, но, в известном смысле, и с литературно-эстетическими и общественно-политическими убеждениями шестидесятников, гротескно воспроизводивших - в как бы перевернутой советской ситуации 20 века - воззрения революционных демократов и шестидесятники предшествующего столетия. Шестидесятники в общественном сознании, в литературе, искусстве и стиле жизни исторически исчерпали себя на рубеже 1990-х, вместе с крахом тоталитаризма и коммунизма.